|
Лев пукнул
Конечно же, для наших подводных лодок несение боевой службы – это ответственная задача. Надо в океане войти,
прежде всего, в район, который тебе из Москвы для несения службы нарезали, надо какое-то время ходить по этому району,
словно сторож по колхозному огороду, сторожить, и надо, наконец, покинуть этот район своевременно и целым-невредимым вернуться домой.
Утомляет это все, прежде всего. И прежде всего это утомляет нашего старпома Льва Львовича Зуйкова, по прозвищу Лев.
То, что наш старпом в автономках работает не покладая рук, – это всем ясно: он и на камбузе, он и в корме,
он и на приборке, он опять на камбузе – он везде. Ну и устает он! Устав, он плюхается в центральном в кресло и либо сразу засыпает, либо собирает командиров подразделений, чтобы вставить им пистон, либо ведет журнал боевых действий.
Ведет он его так: садится и ноги помещает на буй-вьюшку, а рядом устраивается мичман Васюков, который
под диктовку старпома записывает в черновом журнале все, что с нами за день приключилось,
а потом он же – Васюков – все это аккуратнейшим образом переносит в чистовой журнал боевых действий.
С этим мичманом старпома многое связывает. Например, их связывают дружеские отношения: то старпом гоняется за мичманом
по всему центральному с журналом в руках, чтоб по голове ему настучать, то возьмет стакан воды и, когда тот уснет на вахте,
за шиворот ему выльет, и мичман ему тоже по-дружески осторожненько гадит, особенно когда под диктовку пишет.
Например, старпом ему как-то надиктовал, когда мы район действия противолодочной акустической системы «Сосус» покидали: «Покинули район действия импортной системы «Сосус». Народ уху ел от счастья.
Целую Лелик» – и мичман так все это без искажения перенес в чистовой журнал. Старпом потом обнаружил и вспотел.
– Васюков! – вскричал он.
– Ты что, совсем дурак, что ли?! Что ты пишешь все подряд! Вот что теперь делать?
А?
А Васюков, сделав себе соответствующее моменту лицо, посмотрел, куда там старпом пальцем тычет, и сказал:
– А давайте все это как положено зачеркнем, а внизу нарисуем: «Записано ошибочно».
После этого случая все на корабле примерно двое суток ходили очень довольные. Может, вам показалось, что народ наш не очень-то старпома любит? Нам сначала самим так казалось, пока не случилась с нашим старпомом натуральная беда.
Испекли нам коки хлеб, поскольку наш консервированный хлеб на завершающем этапе плавания совсем сдохшим оказался.
И такой тот хлеб получился мягкий, богатый дрожжами и сахаром, что просто слюнки текли.
Старпом пошел на камбуз и съел там полбатона, а потом за домино он сожрал целый батон и еще попросил, и ему еще дали.
А ночью его прихватило: живот раздуло, и ни туда ни сюда – кишечная непроходимость.
Док немедленно поставил старпома раком и сделал ему ведерную клизму, но вода вышла чистая, а старпом так и остался
раздутым и на карачках.
Ну, кишечная непроходимость, особенно если она оказалась, скажем так, не в толстом, а в тонком кишечнике,
когда газы не отходят, – штука страшная: через несколько часов перитонит, омертвление тканей, заражение, смерть, поэтому на корабле под председательством командира срочно прошел консилиум командного состава, который решал, что делать, но так и не решил, и корабль на несколько часов погрузился в черноту предчувствия.
Лишь вахтенные отсеков, докладывая в центральный, осторожно интересовались: «Лев просрался?» – «Нет, – отвечали им
так же осторожно, – не просрался».
А в секретном черновом вахтенном журнале, куда у нас записывается всякая ерунда, вахтенный центрального печальный мичман
Васюков печально записывал в столбик через каждые полчаса: «Лев не просрался, Лев не просрался, Лев не просрался…»
Он даже специальную графу под это дело выделил, писал красиво, крупно, а потом начал комбинировать чередовать большие буквы с маленькими, например так: «Лев не ПрОсРаЛсЯ», или еще как-нибудь, и, отстранившись, с невольным удовольствием наблюдал написанное, а корабль тем временем все глубже погружался в уныние: отменили все кинофильмы,
все веселье, никто не спал, не жрал – все ходили и друг у друга спрашивали, а доку уже мерещилась операция и то,
как он Львиные кишки в тазик выпустил и там их моет. Доку просто не сиделось на месте. Он шлялся за командиром,
как теленок за дояркой, заглядывал ему в рот и просил: «Товарищ командир, давайте радио дадим, товарищ командир,
умрет ведь».
На что командир говорил ему: «Оперируй», – хотя и не очень уверенно.
Наконец командир сдался, и в штаб полетела радиограмма: «На корабле кишечная непроходимость. Прошу прервать службу».
Штаб молчал часов восемь, во время которых он, наверное, получал в Москве консультацию, потом, видимо,
получил и тут же отбил нам: «Сделайте клизму». Наши им в ответ: «Сделали, не помогает».
Те им: «Еще сделайте». Наши: «Сделали. Разрешите в базу». После чего там молчали еще часа четыре,
а потом выдали: «Следуйте квадрат такой-то для передачи больного». Мы вздохнули и помчались в этот квадрат,
и тут Лев пукнул – газы у него пошли. Он сам вскочил, примчался к доктору с лицом просветлевшим,
крича по дороге: «Вовик, я пукнул!» – и тут же на корабле возникла иллюминация, праздник, и все ходили друг к другу
и поздравляли друг друга с тем, что Лев пукнул.
Потом командир решил дать радиограмму, что, мол, все в порядке, прошу разрешения продолжать движение,
вот только в какой форме эту радиограмму давать, надо ж так, чтоб поняли в штабе, а противник чтоб не понял. Он
долго мучился над текстом, наконец вскричал: «Я уже не соображаю. Просто не знаю, что давать».
Тогда наши ему посоветовали: «Давайте так и дадим: Лев пукнул. Прошу разрешения выполнять боевую задачу».
В конце концов, действительно дали что-то такое, из чего было ясно, что, мол, с кишечной непроходимостью справились,
пукнули и теперь хотят опять служить Родине, но штаб уперся – в базу!
И помчались мы в базу. Примчались, всплыли, и с буксира к нам на борт начальник штаба прыгнул:
– Кто у вас тут срать не умеет?! – первое, что он нам выдал. Когда он узнал, что старпом, он позеленел, вытащил Льва на мостик
и орал там на весь океан, как павиан, а наши ходили по лодке и интересовались, что это там наверху происходит,
а им из центрального говорили: «Льва срать учат».
|
