Приезд Вики Сучковой в родную деревню вызвал дичайший переполох. Такого не видали здесь никогда. Еще с начала семнадцатого века, когда Гнилушкино основал беглый псковский крепостной с одноименным прозвищем Гнилушка такого тут не было. Местные поля и просторы не видели даже монголов и половцев, которые не дошли до заповедных березовых краев на своих приземистых выносливых лошадках.
Здесь всегда жили русобородые русские поморы, их широкозадые виснушчатые бабы да белобрысые ребятишки. Единственным "басурманином" здесь был местный фельдшер Якобзон, который лет сорок назад приехал в Гнилушкино по распределению, да так и остался, женившись на высокой и полногрудной доярке Гале, а через некоторое время по селу носились белобрысые босоногие Якобзоны. Но больше ничего такого здесь никогда не видели.
Приезд Вики Сучковой перевернул все. Вика, студентка сельскохозяйственной академии, привезла из областного центра жениха. Жених был высок, интеллигентен и черен, как сапог отца Вики, Петра Петровича Сучкова, одного из двух местных трактористов.
- Мама, папа, это Мамаду! - торжественно заявила Вика, введя в дом кавалера, - Мы любим друг друга, и скоро поженимся.
Мама Вики, Зинаида, схватилась за сердце, охнула и тяжело опустилась на стул. Петр Петрович застыл в оцепенении, а потом ласково взяв Вику под локоток, вывел ее на улицу:
- Это что? Это что? Это что? Это что, бля? - громко зашипел он, когда они вышли из дверей.
- Что папа? Ну, да, африканец, но зато человек замечательный, будущий агроном, мы любим друг друга...
- Какой бля, агроном?! Ты что, смерти моей хочешь?! Он же черный, как жопа!
- Перестань, папа! И почему это, как жопа? Что за сравнение?! Она разве черная?!
- Перестань, папа! И почему это, как жопа? Что за сравнение?! Она разве черная?!
- Нормальное сравнение! У него черная!! Слушай, дочка, я тебя добром прошу, вези его отсюда!
- Но папа...
- Никаких но!
Но было поздно. Весть о том, что Вика привезла чернокожего жениха облетела все село с космической скоростью. Народ, побросав дела, тянулся к дому Сучковых, толпился у забора, поплевывал семечки и ждал. Наконец самая смелая, баба Глаша, крикнула через забор:
- Слышь, Зинка! Ну, давай, знакомь с родственничком-то! Чего прячетесь!
- Каким таким родственничком? - спросила дрожащим голосом из открытого окна Зинаида.
- Ну, ты не дури! Все уже знают про вашего Максимку!
- Это почему Максимка?
- Ну, как в кино, Максимка и есть. Черненький.
- Ты... вы... Вы вот что, молодой человек, - было видно, что Петру Петровичу было трудно. Как разговаривать с чернокожим он не знал, поэтому был предельно вежлив, чтобы не учинился, какой-нибудь международный скандал, - Да... Так вот... Вы вот что, как бы вам это... понимаете, мы к такому люди не привыкшие...
- К какому? - улыбаясь по весь рот белозубой улыбкой спросил Мамаду.
- Ишь ты, по русски говорит, - крякнул Петр Петрович.
- Говорю по русски, - кивнул Мамаду, - Так к какому не привыкшие?
- Ну, к такому, как ты. У нас тут Якобзон есть, что правда, то правда. Но он давно уже. И не черный.
- Понятно, но вы не переживайте, мы с Викторией тут жить не будем, это мы так, в гости...
- Дело в том...
Петр Петрович решительно не понимал, как объяснить гостю свое недовольство маргинальным браком.
- Дело в том... - повторил он, а потом неожиданно выпалил, - А давай... давай...те выпьем?
- Выпьем, - согласился Мамаду.
Переговоры шли до самого вечера. За это время было выпито две бутылки самогона и половина бутылки водки. Смеркалось. Люди у дома Сучковых не расходились. Напротив, их становилось больше, вернулись с фермы доярки и работники с теплиц. Даже фельдшер Якобзон пришел со своей румяной и статной Галей. Дорожку покрывал толстый слой подсолнечной лузги, кто-то негромко смеялся, кто-то рассказывал байки. Наконец калитка открылась. На улицу выпал пьяный вдрызг Петр Петрович, но его тут же поднял и поставил на ноги крупный чернокожий парень.
- Что собрались, бля? - икнув, спросил Петр Петрович.
- Так это... на черненького посмотреть, - пискнул кто-то в толпе.
- Сами вы, бля, черненькие, - икнув вторично сказал Петр Петрович, - Это Какаду! Практически мой сын, понятно, бля?!
- Мамаду, - исправил его тот не прекращая улыбаться.
- Это не важно... - Петр Петрович опять стал заваливаться на бок, но был вновь ловко подхвачен и поставлен на ноги, - Ну, ка, скажи им, чему я тебя научил!
- Через пень, через плетень баба перелезла, на капусту села срать, в жопу хряпка влезла! - пропел Мамаду.
Петр Петрович весело засмеялся, закидывая голову назад.
- Ну, а чо... нормальный парень, - раздался из толпы голос бабы Глаши.
- И не такой уж и черный! - подхватил кто-то еще...
- Только взбаламутила всех, баба Глаша, пошли на чернокожего смотреть, мол, Викуська Сучкова за кинг конга выходит... Только зря приходили, я вон сериал пропустила...
Все стали медленно расходиться. Над лесом заалел закат. А потом наступила ночь. Черная и беззвездная. Такие ночи тут большая редкость.
Были у моих родителей друзья: сложная семья, с гуляющим мужем-интеллигентом и сыном-ботаником, Женей. Женя был высокий, с большими зубами и огромными квадратными очками. Как-то мама попросила меня «подружить с Женей», а то у мальчика совсем плохо с общением в школе. «Конечно, мама» - ответил я.
И вот эта семья пришла к нам в гости в очередной раз, а я повел Женю на свалку. Начало 90х, развлечения соответствующие. На свалке у меня был прикопан автомобильный аккумулятор. Я планировал его разбить и из свинцовых пластин выплавить себе мини булаву на цепь.
Цепь была двойного назначения: выгуливать пса, а также светить ее в те моменты, когда дело пахло керосином. Расфигачили мы этот аккумулятор, достали пластины, в процессе чего все уделались электролитом, за что я получил потом отдельно. Смотрю я на эти пластины и думаю, какую же форму отлить в песке. Женя смотрит на меня добродушно и с интересом. «Сделаем грузила на удочки» - заключил я, чтобы не пугать Женю.
Выдавили в мокром песке формочки, нашли жестянку, костер, нагрели, я аккуратно вылил в формочку, по краям сдобрил водой и у нас два аккуратных грузика. Женя был в экстазе. Ему очень понравился такой нехитрый и увлекательный процесс созидания. «А можем отлить… кастет?» - поинтересовался Женя.
Я слегка прифигел от его прыткости. Покрутил в голове «дизайн», вроде должно хватить материала. «Ну давай» - без энтузиазма ответил я. Заново закрутился процесс производства, форма уже больше, мы сидим над ней на корточках. Женя сам залил ее из жестянки, берет бутылку воды и выплескивает половину прямо в форму, в кипящий свинец. Мне повезло, что я успел зажмуриться. Шипение, хлопок, взрыв и весь свинец ровным слоем лег на все вокруг, включая обувь, шнурки, одежду, частично руки и на Женины очки.
Мне было больно, пара больших капель попала на веки и щеку, и приклеились. Но больше меня озадачила реакция Жени. Он громко хохотал, и сказал «Давай еще!», смотря на меня через свои очки, которые из диоптрических почти превратились в зеркальные авиаторы. Когда мы пришли домой и предстали перед родителями, то те даже не знали с чего начать и как правильно задавать вопросы. Рукава наших пуховиков были разъедены электролитом, а штаны, обувь и частично лица были в «серебрянке», как подумала сначала мама.
Женя взял инициативу в свои руки. Его безумно широкая улыбка не сходила с лица с момент взрыва. Он решительно подошел к своей маме и счастливым голосом отрапортовал: «мы выплавили мне настоящий кастет, но он взорвался», повернулся к своему отцу и спросил «пап, а можно я старый аккумулятор из гаража заберу?».
Нужно отдать должное его родичам, но мы не прекратили общаться после этого. После наших забав его обувь и штаны стали предметом зависти одноклассников. Рассказ про «взрыв кастета» изменил расклад сил и авторитетов в школе и Женя мгновенно стал «хулиганом».
Но гены взяли свое и сейчас Женя преподает в Университете, хотя я уверен, что его самооценка и шкала безумия сильно увеличились после наших опытов.
Прости меня пёс...….. Больно! Как же больно… Невозможно дышать… Молодой мужчина шатаясь добрел до лавочки в сквере и присел, пытаясь отдышаться и унять боль, которая каленым стержнем пронизывала все тело. Но она не отступала, вгрызаясь в каждую клетку. Мужчина попытался сделать глубокий вдох, но боль нанесла еще один удар и тело обмякло… Он уже не увидел людей, столпившихся вокруг, не услышал звуков сирены Скорой и голосов врачей, спешащих на помощь.
Свет… Откуда он? Такой мягкий и теплый. Где я? Боли нет. Да и тело такое невесомое. Мужчина пытался оглянуться, но вокруг клубился легкий туман. А потом он увидел собаку… Большая овчарка шла к нему, неслышно ступая мягкими лапами. И мужчина узнал его! Это был Грей.
- Здравствуй, Хозяин.
-Грей? Ты? Но…как ты меня нашел? И почему ты разговариваешь со мной? Я сплю?
- Здесь все могут разговаривать и понимать друг друга. Нет, Хозяин, ты не спишь. Ты умираешь. А я умер уже давно. Там, на той дороге, где ты выбросил меня из машины.
И мужчина вспомнил то, что старательно пытался забыть все эти годы. То страшное и черное, что душило по ночам. Предательство!
- Вижу, что не забыл… Помнишь, как разозлился на меня, старика? Как трясясь от бешенства запихнул в машину и повез за город? Как оставил меня на дороге и уехал, не оглянувшись? Помнишь… А я ведь не виноват, что постарел и стал раздражать тебя.
Пес тяжело вздохнул и лег.
- Грей, я был уверен, что тебя подберут и ты найдешь новый дом!
- Не ври самому себе, Хозяин! Так ты успокаивал себя, оправдывая то, что сделал. А я…Я долго бежал за машиной, но не догнал тебя и потерял след. Старый нос и больные лапы подвели меня. Тогда я побрел на прежнее место и стал ждать, когда ты вернешься за мной. Я верил, что ты обязательно вернешься за своим Греем. Я верил тебе и любил так, как могут любить только собаки! И очень волновался, как ты там один, без меня!
Некому принести тебе тапки, разбудить утром, лизнув языком, помолчать с тобой, когда грустно. Но ты все не возвращался. Каждый день я метался вдоль дороги, боясь, что ты не увидишь меня! А потом меня сбила машина… Я не сразу умер там, на обочине. Знаешь, что я хотел больше всего в тот миг, когда жизнь уходила из меня? Увидеть тебя, услышать твой голос и умереть, положив голову тебе на колени. Но последний мой вздох услышала только холодная лужа.
А знаешь, нас ведь тут много таких: выброшенных за ненадобностью, замерзших на пустых дачах, заморенных голодом, убитых ради забавы… Вы, люди, часто бываете жестоки. И не хотите думать, что за все придется платить!
Мужчина опустился на колени перед собакой. Тело опять пронзила боль. Но это была боль от осознания содеянного ужаса своего поступка. Колючие слезы резали глаза и не приносили облегчения.
- Прости меня, пес! Прости!!! Собаки могут любить и прощать! Прости, хоть я этого и не заслуживаю!
Старый пес кряхтя подошел к человеку. Хозяину, которого любил всегда.
- Я простил тебе мою смерть. А вот тебе еще рано умирать. Плачь! Твои слезы – твое искупление. Я попрошу за тебя. Теплый язык коснулся щеки, большая лапа накрыла руку мужчины.
- Прощай…
В реанимационном отделении врачи бились за жизнь молодого мужчины. Обширный инфаркт. Но все усилия были напрасны. В 18:30 зафиксировано время смерти. Сердце остановилось. Конец…
Тишину реанимации разорвал крик медсестры: «Слеза! На щеке слеза! Он плачет!»
- Адреналин в сердце
- Дефибриллятор
- Разряд
- Еще разряд
Ровная линия на экране монитора дрогнула и выгнулась слабой, но такой жизнеутверждающей дугой…
Месяц спустя молодой мужчина стоял на пороге клиники. Он жив и даже осенний дождь не может испортить счастье возвращения. Его спасение врачи называли не иначе, как чудом! Выйдя за ворота больницы, мужчина неспешно направился в сторону дома. Он шел, погруженный в свои мысли, когда под ноги ему выкатился грязный и мокрый клубок, оказавшийся щенком.
-Привет, малыш! Ты чей?
Весь внешний вид щенка говорил о том, что он ничей и отчаянно нуждается в помощи. Мужчина поднял малыша с земли, сунул за пазуху и заботливо поправил торчащее ухо.
- Пойдем домой,…Грей!
Старый пес, окруженный легким белым туманом, положил голову на лапы, устало вздохнул и прикрыл глаза. Он спас в человеке Человека!
Добавлено спустя 10 минут 59 секунд: Еврейский ,,Кабан,,, Речь о тех временах, когда русскоговорящих интервьюеров в израильских военкоматах еще не было, а русские призывники уже были. Из-за того, что они в большинстве своем плохо владели ивритом, девочки-интервьюеры часто посылали их на проверку к так называемым «офицерам душевного здоровья» (по специальности — психологам или социальным работникам), чтобы те на всякий случай проверяли, все ли в порядке у неразговорчивого призывника. Кстати, офицер душевного здоровья — «кцин бриют нефеш» — сокращенно на иврите называется «кабан». Хотя к его профессиональным качествам это, конечно же, отношения не имеет.
Офицер душевного здоровья в военкомате обычно проводит стандартные тесты — «нарисуй человека, нарисуй дерево, нарисуй дом». По этим тестам можно с легкостью исследовать внутренний мир будущего военнослужащего. В них ведь что хорошо — они универсальные и не зависят от знания языка. Уж дом-то все способны нарисовать. И вот к одному офицеру прислали очередного русского мальчика, плохо говорящего на иврите. Офицер душевного здоровья поздоровался с ним, придвинул лист бумаги и попросил нарисовать дерево.
Русский мальчик плохо рисовал, зато был начитанным. Он решил скомпенсировать недостаток художественных способностей количеством деталей. Поэтому изобразил дуб, на дубе — цепь, а на цепи — кота. Понятно, да? Офицер душевного здоровья пододвинул лист к себе. На листе была изображена козявка, не очень ловко повесившаяся на ветке. В качестве веревки козявка использовала цепочку.
— Это что? — ласково спросил кабан.
Русский мальчик напрягся и стал переводить. Кот на иврите — «хатуль». «Ученый» — мад’ан, с русским акцентом — «мадан». Мальчик не знал, что, хотя слово «мадан» является наиболее очевидным переводом слова «ученый», в данном случае оно не подходит — кот не является служащим академии наук, а просто много знает, и слово тут нужно другое. Но другое не получилось. Мальчик почесал в затылке и ответил на вопрос офицера: — Хатуль мадан.
Офицер был израильтянином. Поэтому приведенное словосочетание значило для него что-то вроде «кот, занимающийся научной деятельностью». Хатуль мадан. Почему козявка, повесившаяся на дереве, занимается научной деятельностью, и в чем заключается эта научная деятельность, офицер понять не мог.
— А что он делает? — напряженно спросил офицер. (Изображение самоубийства в проективном тесте вообще очень плохой признак). — А это смотря когда, — обрадовался мальчик возможности блеснуть интеллектом. — Вот если идет вот сюда (от козявки в правую сторону возникла стрелочка), то поет песни. А если сюда (стрелочка последовала налево), то рассказывает сказки. — Кому? — прослезился кабан. Мальчик постарался и вспомнил: — Сам себе.
На сказках, которые рассказывает сама себе повешенная козявка, офицер душевного здоровья почувствовал себя нездоровым. Он назначил с мальчиком еще одно интервью и отпустил его домой. Картинка с дубом осталась на столе. Когда мальчик ушел, кабан позвал к себе секретаршу — ему хотелось свежего взгляда на ситуацию. Секретарша офицера душевного здоровья была умная адекватная девочка. Но она тоже недавно приехала из России.
Босс показал ей картинку. Девочка увидела на картинке дерево с резными листьями и животное типа кошка, идущее по цепи. — Как ты думаешь, это что? — спросил офицер. — Хатуль мадан, — ответила секретарша.
Спешно выставив девочку и выпив холодной воды, кабан позвонил на соседний этаж, где работала его молодая коллега. Попросил спуститься проконсультировать сложный случай. — Вот, — вздохнул усталый профессионал. — Я тебя давно знаю, ты нормальный человек. Объясни мне пожалуйста, что здесь изображено?
Проблема в том, что коллега тоже была из России…
Но тут уже кабан решил не отступать. — Почему? — тихо, но страстно спросил он свою коллегу. — ПОЧЕМУ вот это — хатуль мадан? — Так это же очевидно! — коллега ткнула пальцем в рисунок.- Видишь эти стрелочки? Они означают, что, когда хатуль идет направо, он поет. А когда налево…
Добавлено спустя 5 минут 10 секунд: Псих и Таракан. История сама по себе не очень веселая. Зато про друзей.
Попал я в чужом городе в больницу.
В городе у меня - никого. Друзья звонят, интересуются состоянием. Обещают приехать скопом и по отдельности. Но чего-то не едут. Лежу, тоскую. В палате - один. Кровать у окна. От безделья плету из капельниц всяких чертиков-рыбок. Капельницы крашу зеленкой и йодом.
Вдруг откуда ни возьмись - сидит на окне таракан. А нет в больнице тараканов. Чистенькая такая больница. Я ему говорю: "Чего пришел?" Шевелит усами. Молчит. Не боится. Смотрит, как я чертика мастырю. Посмотрел и свалил.
На следующий день - еще таракан. "Да сколько ж вас?" - говорю. "А может - говорю, - ты тот же самый?" И - раз! - пометил его зеленкой. И крошки хлебные на окне оставил. И что ты думаешь? Один и тот же таракан. Стал ходить ко мне регулярно. Сядет. Я плету. Он наблюдает. Я ему рассказы рассказываю. Как неудачно все получилось. И как мне плохо. И как я уже отсюда выйти хочу.
Таракан внимательный такой, зараза, оказался. Сядет, голову наклонит, слушает. Вообщем, сдружились. А с кем еще поговоришь? Я его подкармливаю. И вот, день на третий, что ли, как я с тараканом сдружился, во время обхода врач начинает задавать мне всякие вопросы нетрадиционные. Как я сплю, не кружится ли голова, не бывает ли видений, не падал ли в детстве на голову и т.д. А потом медсестра приносит мне направление к психиатру. Подслушала, сучка, под дверью, и врачу доложила. Вот, мол, крыша у пациента течет. Сам с собой бакланит. Глючит его, мол.
Пошел. К психиатру. "Чего, говорю, звал" А тот без обиняков спрашивает: "С кем разговариваешь?" Я говорю: «С тараканом». Он долго чего-то думал себе, потом мы договорились, что когда таракан в следующий раз придет, чтоб я его позвал.
Ну, я позвал. Посмотрел психиатр на таракана. И говорит: "Надо санобработку делать". Я говорю: "Ты себе санобработку сделай. Гад. Тут и так, кроме таракана, поговорить не с кем. Возьми и нажрись дусту". Ага. Злой я чего-то был. Сказал, что таракана санируют только через мой труп. Док к таракану присмотрелся, зеленку заметил, и спрашивает: «Раненый?» Я говорю: «Дак ясен пень! Ну кому придет в голову здоровым по больнице ошиваться?» Док говорит: «Ладно, больные, поправляйтесь» И ушел.
А вечером, после работы пришел ко мне с пузырем. Может, типа для профилактики психических заболеваний. Сверхурочно. А, неважно. Нормальным, кстати, психом оказался. Бухариком к тому же. Посидели мы классно. В смысле - он посидел, а я - лежа. Лежа водку, кстати, пить - есть свои нюансы. Псих говорит: "Таракану налить?" Я запретил. Хрен знает, какая у таракана скорость привыкания к алкоголю. Кто его потом опохмелять будет?
Так и сдружились. Потом то он зайдет, то я позову. Сиживали. Втроем. Таракан не очень, конечно, это дело одобрял. А куда денется? Зато ему на посиделках колбасы перепадало.
Вот так и помогли мне месяц скоротать. Псих. И таракан.
А из друзей за месяц так никто и не приехал. Только собирались много. Да, я не в претензии.
Жили-были король с королевой, оба молодые и счастливые в браке. У них родилась дочь-принцесса, очаровательный ребенок, и, что показательно, её мать не умерла родами.
На день рождения принцессы король с королевой пригласили всех фей королевства, и про злую колдунью тоже не забыли, и за столом выделили старушке почетное место. Колдунья вдоволь поела-попила, а когда подошла её очередь благословлять принцессу, то умилилась настолько, что сделала ребеночку «козу», сказала «ути-пути!» и одарила не то ясным умом, не то повышенной сексуальной привлекательностью — в общем, чем-то приятным и полезным в хозяйстве.
Когда принцессе исполнилось 16 лет, она победила на конкурсе лучших вышивальщиц королевства. И хотя дважды уколола себе палец, ей за это почти не снизили очков. И уж конечно, она не умерла.
Еще через год к принцессе посватался принц, с которым она давно была знакома по переписке. Он оказался именно таким, каким она его представляла, даже еще лучше. Родители ничего не имели против, принц и принцесса поженились, сняли маленький замок с видом на рощу и поселились там на первое время.
Посреди медового месяца к ним заявился дракон — настоящий, огнедышащий, но довольно мирный. Никого воровать не стал, ничего не спалил, передал принцу приветы от дальних знакомых и посылку с вареньем от бабушки, чмокнул принцессину ручку и улетел восвояси.
Через некоторое время принц удачно устроился принцем в родном королевстве, забрал с собой молодую жену, попрощался с тестем и тещей и отбыл. Принцесса обещала писать почаще и наведываться по праздникам.
Когда король убедился, что всё устроилось наилучшим образом, он взял из потайного ящика заветный ключик и спустился в самое глубокое подземелье замка. Нашел замшелую дверь, повернул ключик в замочной скважине и вошел в открывшийся проход. Там на стене, закованный в тяжелые цепи, с кляпом во рту, висел долгие годы беспомощный Сказочник.
— Ну что? — спросил король. — Понял теперь, как надо сказки писать?
_________________ Chevrolet Niva FAM 1 2007 Toyota RAV4 2007 Citroёn Xantia 1997
Последний День. Кот сидел на углу дома, возле самого оживленного перекрестка города. Это был старый, серый кот со слежавшейся шерстью и втянувшимся животом. Он сидел и тянул носом удивительные запахи доносившиеся со всех сторон. Сладко зажмурившись он тихонько мурлыкал. Люди проходили мимо не обращая на него внимания. Некоторые останавливались и смотрели непонимающе. Им казалось странным выражение блаженства на морде старого, тощего кота. Но куда им было понять простую истину.
Маленькая девочка остановилась и открыв свой бутерброд вынула оттуда две маленькие колбаски и положила перед ним. Кот вдруг очнулся и внимательно посмотрел на неё взглядом полным сострадания, он благословил маленькое существо проявившее к нему жалость и отдавшее всю свою колбасу. Пусть она будет счастлива, подумал он. Сегодня ведь все его желания обязательно будут услышаны.
Потом остановилась молодая парочка. Девушка была беременна. Она осторожно присела на корточки и погладила старую, седую голову кота. Он толкнул снизу её ладонь и благодарно мурлыкнул, потом подошел поближе и потерся о ногу. Жаль было бы уходить без этого, подумал кот. Ведь его так редко гладили в этой долгой жизни. Девушка открыла пакет и вытащила оттуда две домашние котлетки. Она положила их рядом с колбаской девочки и погладив его ещё раз встала и парочка пошла своей дорогой.
Кот смотрел им вслед и думал, что среди людей всё таки есть много хороших и что пожалуй его жизнь – это не показатель. Ну, не повезло. Но ведь не всем везёт, согласитесь. Есть и те, кто счастлив когда его просто погладят по голове. Кот не притрагивался ни к колбаске, ни к котлеткам. Он не хотел есть. Ему уже было всё равно, Бесконечное чувство голода, преследовавшее его всю жизнь оставило ему последний день в подарок.
Это был самый последний день и кот вышел не попросить еды или ласки. Он вышел просто попрощаться с этим миром. Ещё раз взглянуть на улицы, проходящих мимо людей. Ещё раз вдохнуть этот вкусный запах наполненный спешащими людьми и отрыжкой машин. Ещё только один последний раз посмотреть и попрощаться со всем вокруг, так и не принесшим ему счастья любви ласки и заботы. И всё равно таким знакомым, родным и близким.
Кот смотрел вокруг вбирая в себя эту картину и улыбался. И вдруг рядом присела старенькая женщина. — “Что, старичок, одиноко тебе”, спросила она и кот вдруг посмотрел на неё, словно навёл резкость. — “Почему не ешь?” спросила она и пристально взглянула ему в глаза. Потом вдруг что-то поняла и сказав: — “Ну –ка, пойдём”, подхватила его под худое костлявое пузо и понесла.
А кот даже не сопротивлялся. Он был удивлён. Ему вдруг захотелось в этот день узнать, что такое ласка и забота. Ведь он тоже имеет право на один. Всего один день. Последний. И он проведёт его не на улице. А дома у одинокой старушки. Которая давно зарекшись подбирать уличных котов опять не сдержала своё слово. А может быть, кошачьему ангелу будет угодно и он подарит коту ещё немного жизни. И кот сумеет узнать, что такое любовь, ласка и забота. А потом уже и не жалко. Честное слово, не жалко. Потому что и ему тоже достанется капелька любви.
Они сидели за шахматной доской где-то над городом, а, может быть, и в самом городе, но всё равно - вокруг было пусто, и холодный синий воздух отделял их ото всего. Добро было в белой одежде, а Зло - в черной, как и положено. Они кончали одну партию и тут же начинали другую. Добро играло напористо, темпераментно, с азартом; Зло медленно обдумывало ходы. Их силы были, примерно, равны, но Добру не хватало выдержки: оно торопилось, хваталось за разные фигуры и часто просило дать ход назад. Зло всегда соглашалось, ему незачем было спешить. Оно продвигало пешки, укрепляло позиции, неторопливо развивало фигуры. Наискось, стремительно, как шпаги, разили слоны Зла. С фантастическим, ненатуральным вывертом прыгали кони Зла. Гремя, скатывались в никуда фигуры. Чаще это были фигуры Добра. Оно охотно жертвовало ими в надежде на скорый выигрыш. Зло щадило своих. Постепенно пустела доска, разыгрывался эндшпиль, звучало "Шах и мат!" - и снова, для новой партии выстраивались фигуры. "Ну, последнюю", - говорило проигравшее Добро. И Зло всегда соглашалось. И снова выдвигались вперед пешки, и происходили рокировки, и готовились "вилки", и снова игроки заслоняли своих королей другими фигурами своих почти беспомощных королей, носителей идеи победы, добиваться которой приходилось другим. Когда побеждало Добро, оно бурно ликовало и требовало продолжать игру, чтобы упрочить успех. Зло всегда соглашалось. И партия следовала за партией, и холодный синий воздух, прослоенный белыми облаками, клубился вокруг шахматистов, и Зло курило сигареты с фильтром, а Добро сосало карамельки, и они играли, играли, играли, и оба знали, что в любую минуту может зазвучать властный голос: "Хватит! Кончайте игру! Уступите другим доску!", и поэтому Добро торопилось увеличить счет в свою пользу, а Злу было незачем спешить.
. . . . . . . . .
_________________ Chevrolet Niva FAM 1 2007 Toyota RAV4 2007 Citroёn Xantia 1997
Завсегдатая Петровича знала вся больница. Несколько раз в год он ложился, по высшей милости главврача, отъесться больничными супами – кашами, отлежаться на простынях, но главное - выговориться.
«Да ты чЁ», - слышалось из палат, холла, столовой.
«Девки тогда были, да ты чЁ».
«А порции в столовой, да ты чЁ, за раз не *у нас культурный форум*».
«Картошечка, картошечка родилась, да ты чЁ, шесть штук – ведро!»
Над картинами былого рая посмеивались, звали Петровича Датычё, но жалели, подкармливали домашними гостинцами, просили близких принести что-нибудь из одежды.
Датычё отрабатывал сытое проживание, дежурил вместе с санитарками, помогал на кухне, ухаживал за лежачими. Гостинцы, получаемые за мелкие услуги, раздавал одиноким больным.
О жизни Петровича знали мало, да он и не рассказывал. Поговаривали, что была у него когда-то семья: жена и сын. Но еще в эпоху «большой картошки» растворились, исчезли из его жизни. Лет пятнадцать назад сгорел дом, оставив старика на улице. Где он пропадал в перерывах между «больничными курортами», не знал никто. Впрочем, и не интересовались.
До ночи своего исчезновения он пробыл в больнице около двух недель. Чисто выбритое лицо налилось сытостью. Его постригли сердобольные медсестрички. Они же снабдили средствами гигиены, и Петрович ходил в душ при любом удобном случае.
- Эх, прописаться бы здесь, - говорил он накануне вечером, расстилая чистое белье на своей кровати.
А утром кровать была пуста…
Поискали по больничным задворкам, привычно отложили обед, а на следующий день поменяли простыни и уложили на кровать нового пациента - капризного молодого человека, беспрерывно жалующегося на тяжесть и покалывания.
О Петровиче вспоминали редко, лишь в шутках, которые почему-то быстро стирались с лица легкой грустью:
- Что с него взять – бродяга.
Утро следующего дня началось со скандала – новенький кричал, что не останется на этой кровати, что требует переселить его в другую палату.
- Всю ночь будто ворочался кто рядом. Ну правда, я с ума-то еще не сошел.
В этом утверждении засомневались, но капризного больного перевели, и кровать осталось пустой. А еще через две недели на ней оказался Датычё – грязный, оборванный, все в той же больничной пижаме. Прятал заросшее лицо в подушку и молчал, лишь заросший седой затылок вздрагивал. Его пытались разговорить - тщетно. К вечеру подошел главврач, развернул измученного старика, измерил пульс, дал указания медсестрам, которые тут же примчались со шприцами.
Датычё скончался на рассвете. Выдохнул, в тишине неспящей палаты, и смежил усталые веки. А набившиеся в палату больные, медсестры, санитарки, слушавшие рассказ бродяги, еще долго не могли вздохнуть.
Рассказ этот стал чем-то вроде больничной легенды, многократно пересказывался, обрастал фантазийными подробностями. Лишь немногие помнили страшную исповедь Петровича.
***
Лет мне тогда было около тридцати - молодой, шустрый. Жена красивая, сынишке год. Работал на самосвале, возил песок, щебень по стройкам. И день тот помню, будто вчера. Жарко было очень, решил проехать леском, все прохладнее. Дорога, правда, ямы да ухабы, но нам-то не привыкать. Мальчишка этот, выскочил бесенок, кусты там еще у самой дороги. До сих пор вижу эту картину, впечаталась так глубоко – не вытравить… Рубашонка зеленая в клеточку, и ведь только сбоку пятнышко небольшое… Сандалик отлетевший, ножки в ссадинах… Чуть поодаль удочка самодельная, ведерко перевернутое и карасики, живые еще… И шумит что-то за леском, этот шум и испугал. Ведь мне тридцать, жена красавица, сынишке год и зазнобушка на стороне ждет, надеется…
Не узнал никто, машину помыл и не видно. И что видно будет на самосвале? Мальчонка-то совсем маленький. Только не могу за баранку садиться, хоть что с собой делай. Только на место шоферское – рубашонка эта, ножки в царапинках, да карасики хвостами по пыльному асфальту бьют. А как объяснишь? Вот и начал я пить, чтобы с работы уволили. Пока пил, жена ушла, сынишку забрала, любовница другого нашла. Очнулся словно в другом теле - все заново. А из прошлой жизни - пятно на зеленой рубашке и ручеек от него.
На хорошую работу не брали, но в то время еще можно было на кусок заработать. Дружки появились такие же, а с ними и подружки. Что долго рассказывать, не мне бы за такую жизнь держаться, мог бы – с мальчонкой местами поменялся.
Пропили и смену строя, и девяностые, не заметили. Лишь менялись лица в моем полуразрушенном доме. Но тут беда – сгорел дом. Пришлось осваивать кочевую жизнь. Только здесь, в больнице, и отдыхал, чувствовал себя человеком, помогал, как мог. И отступала картинка того дня, чудо забытья.
В тот день вечером вымылся, постель переменил - хорошо. Уснул сразу, а проснулся от того, что кто-то за рукав тянет. Я его сразу узнал, мальчишку моего. Не пошел за ним - побежал. А в голове картинки забытые из прошлого: вот за женой в роддом еду на своем самосвале, букет ромашек в газету завернутый. Свадьба наша – шумная, веселая. Очнулся на том самом месте, где лежал малец много лет назад. Как? Отсюда километров двести, не меньше! А мальчишка в лесок тянет, пошел за ним. Дальше опять провал. Пришел в себя у старенького дома в заросшей бурьяном деревушке. Дверь перекосило – еле вошел. Пахнуло старостью и бедой. В единственной комнате под кучей тряпок зашевелился кто-то. Пригляделся – старуха древняя, скелет в лохмотьях темной кожи. Увидела меня, рукой замахала, подзывает.
- Дождалась, - хрипит, - схорони рядом с сыночком.
И дух из нее вон. Пошел по деревне, хотел соседей позвать, только нет соседей, бабка последней жительницей была. Набрел на кладбище и сразу же могилку мальчишки нашел, привел он. Сколотил нехитрый гроб, вырыл могилу, похоронил старуху как просила. А дальше не помню ничего, очнулся только у больничных ворот.
Простил меня Сашка, его, оказывается, Сашкой звали…
***
Это были последние слова, сказанные Петровичем. Смерть его была тихой – никакой беготни, никаких попыток реанимировать. Сидели молча, вслушиваясь, как тает эхо от имени мальчишки, нелепо погибшего много лет назад.
Знакомая арфистка (не аферистка, а арфистка, не путать – авт.) из консерватории, экзальтированная дама (конечно же арфистки не бывают другими - авт.) лет 35-ти, летела по центральному проспекту города, словно на последнее в своей жизни свидание. -Куда летишь?- попытался остановить я ее -Да рояль купить надо…Рояль! -Ты же арфистка, зачем тебе рояль? -Да другой «Рояль»… Пару бутылок всего. Девичник у наc сегодня…
Для начала по «200-ти»…
- Да, целое поколение на этом «Рояле» выросло. Сколько лет прошло? Лет 20-25? – Иван покачал головой и пошел в кладовку. Вернулся с бутылкой спирта «Рояль». Того самого. -Вот, видишь, а ты не верил. Выдержка больше, чем у коньяка. Больше двадцати лет считай, стоял в кладовке. Вот, и бутылка зеленая, с красной пробочкой. Все как положено, не левый. Ну что, рискнем? - и Иван достал из кухонного шкафа две стограммовые, из толстого старинного стекла рюмки на длинных ножках. Осторожно, даже с какой-то трогательностью и любовью, словно он прикасался к какой-то реликвии, Иван отвинтил пробку: -Исторический момент…
Иван и Виктор, еще, наверное, целую минуту напряженно молчали и смотрели на рюмки, пытаясь осознать всю важность «исторического момента». Наконец, почти одновременно подняв их и чокнувшись, выпили. Посидели, молча всматриваясь друг в друга - не пойдет ли обратная реакция? Через минуту, на лицах обоих появилось выражение победоносного оптимизма. Над столом полилась речь, повисло облако благодати и душевного равновесия, а мир наполнился добром и светом. -А ты знаешь, откуда взялся и пошел этот «Рояль», и кто его первым начал ввозить в Россию?- спросил Иван, наливая еще по сто - Не знаешь. А хочешь узнать? - и он поднял рюмку, приглашая приятеля выпить. Выпили, закусили и помолчали совсем недолго. -Пошли к Семену Ильичу - сказал Иван и закрутил бутылку пробкой - Там и продолжим, а заодно и историю узнаешь. Ведь Ильич-то наш и стал в Россию первым возить «Рояль», а ты не знал!
А теперь уже по «50», и до дна бутылки
Семен Ильич сидел в своем рабочем кабинете и как обычно терпеливо скучал. Смотрел в монитор компьютера и играл в «пасьянс». В офисе его фирмы, которая занималась пошивом спецодежды, было совсем тихо: суббота. -Привет, Ильич! А это мы - не стучась, вошел в кабинет Иван вместе с Виктором. Ильич оторвал утомленное после вчерашней пятницы лицо от монитора: -Привет, бездельники -Мы как раз, полезным делом занимаемся с Виктором - вот, решили твой Рояль» уничтожить и историю вспомнить - Иван поставил бутылку на стол . -Больше двадцати лет стояла дома - узнаешь продукт, Ильич? -Да ладно, как это может быть, чтобы у тебя, да пузырь простоял так долго? - удивился Ильич -Так ты мне его и подарил, еще в начале девяностых, помнишь? Может память восстановить и выпить? Где у тебя рюмки?- спросил Иван. Ильич, пораженчески вздыхая, полез в стол, открыл ящик и достал три рюмки. Молча и с едва уловимым и нездоровым физиологическим раздражением часто выпивающего человека, поставил их на стол, кивнул на вазу с печеньем и конфетами: -Вон, закуска Иван налил и предложил тост: - Я предлагаю выпить за Ильича, отца и основателя, так сказать, нашего «Рояля» в России! Можно сказать, композитора этого продукта! Выпили, закусили печеньем. -Слушай, Ильич, ты никогда не рассказывал, почему именно «Рояль» ты стал возить и почему именно ты стал, так скажем, первопроходцем? Ведь «Рояль» для России - стал целой эпохой. А о тебе так до сих пор никто и не знает. Это не справедливо. Может, расскажешь, под «Рояль» про «Рояль»? -Да, была ребята, история! Вспоминаю - самому смешно и даже не верится, что это было. Ну, давай, налей по рюмочке, расскажу. И, правда, история! Выпили, крякнули, закусили и Ильич начал рассказывать. -Ну, вы все помните то время. Ничего не было в магазинах. Шаром покати. Зарплату задерживали по полгода. Я тогда в Москве жил. Остался там после армии. Водителем сначала работал, потом понемногу бизнесом, автоперевозками начал заниматься, как-то крутиться. А официально я числился на работе в министерстве транспортного машиностроения. Зарплату нам уже не платили полгода, денег не было. Хотя продукцию наши заводы, тогда еще выпускали. И много оборудования уходило за границу. Мы при министерстве создали небольшую фирму и занимались в основном перевозками, посредничеством всяким. А вот простые чиновники в министерстве и рабочие сидели без зарплаты. Вызывает нас как-то начальник и говорит: -Денег у нас полно, но все они заграницей. И все в валюте. Как быть - не знаю. Я советский человек, старой закваски. Вы моложе, может быть, вы что- нибудь, придумаете? Везти валюту нам сюда нет никакого смысла. Наше руководство придумало новый закон. Если провезешь, то это больше половины отдай всяких там налогов и пошлины. Что делать? Теперь молодым у нас дорога. Идите, подумайте, как нам вытащить наши деньги. Готов на любые ваши предложения, потому как положение катастрофическое - люди без зарплаты. Ну что, пошли мы думать. У меня летчики военные были знакомые. Летали с подмосковного аэродрома в Европу часто, тогда наши войска там еще были. Приезжаю к ним. Так, мол, и так, надо мужики, слетать в Польшу, груз привезти. Говорю им честно, мол, мужики, груз будет в мешках, а в мешках - валюта. -Да нам по херу, что там будет в твоих мешках. И называют цену. Пятнадцать тысяч. Долларов, естественно. Я еду, докладываю своему начальству. Те соглашаются, дают деньги. Отдаю летчику семь с половиной тысяч. Остальные после получения груза. Сидим, ждем, когда лететь. Вдруг, рано утром мне звонок - мы мол передумали, слишком рискованный вариант и не дай бог до Самого дойдет, всем тогда конец. Отбой так отбой. Деньги естественно, назад уже у летчиков мы не потребовали. Что делать? Снова вызывает главный. И говорит, как хотите, а езжайте и договаривайтесь. Может быть, товар, какой у них возьмете в обмен на нашу валюту. И дает нам пакет документов. Счета, договора… Собираемся и едем в Польшу. Не самолетом, а поездом - тогда самолеты плохо летали, да и погода была не очень хорошая. Приехали в Польшу. Приходим в офис, показываем наши бумаги. А там нулей в суммах. Мама… Сумма долга была сумасшедшая. Мы были вдвоем - я и бывший военный Паша. Умный, как еврей, в уме быстро считал. Ну, Паша и говорит фирмачам, что, мол, долг за поставки продукции накопился большой. Денег много однако, валюту в Россию никак невозможно перечислять, потому что законы ввели так скажем, драконовские. Поэтому, говорит Паша, нам бы товар по бартеру. Поляки предложили сходу сахар. Кубинский сахар. Прямые поставки по совсем смешной цене. Паша взял калькулятор, посчитал. Короче, по нашим деньгам получалось, что если бы на всю сумму долга купили сахар, то его не надо было бы вообще возить из Кубы через океан - корабли сплошным бы потоком выстроились, как мост, через весь океан. Ну, и конечно, тут же отказались от этой идеи. А Паша был головастый, умный. Он спросил, нет ли случайно спирта? Видимо, сработала ассоциативный, так сказать, ряд: сахар- самогон- спирт. Поляки обрадовались. Конечно, есть! Только, мол, надо ехать в Амстердам. Там завод, где делают хороший спирт. Можно договориться, мы поможем. Ну, ехать, так ехать. И мы поехали. А что там ехать - по автобану несколько часов. И мы приехал в Амстердам. -Ты не забывай, наливай нам по пятьдесят…- прервал свою повесть о «Рояле» его отец и прародитель. Иван тут же налил, и Ильич продолжил свой рассказ, с таким энтузиазмом и вдохновением, как будто бы его слушала аудитория из сотен человек, а не двое уже слегка окосевших собутыльников. -А что в Амстердаме? Все там так культурно! Я такого никогда не видел. Большой офис. Не то, что у нас. У нас в то время даже у министра кабинет был отделан какими-то деревяшками полированными. А там, все было «от» и «до»- дизайн, одним словом. Ну и мы колхозники из России приехали. Паша еще вроде нечего - длинное пальто, шляпа, белый шарф, костюм с иголочки. Ну и я рядом. Куртка с рынка, простой костюм. Я за Пашей портфель носил, ну вроде как помощник, а он как бы главный. Начались переговоры. Все вежливо, обходительно. Мы показали документы, рассказали в двух словах, откуда мы и кто мы. Слушали нас вежливо, кивали. После того, как мы показали им документы, один из них взял одну из бумаг и удалился. Как потом мне рассказал Паша, это была какая-то бумага из банка, из которой можно было понять, сколько у нас есть денег. Ну и вот, когда этот человек вернулся, то он что-то сказал своим коллегам и они уже совсем по-другому стали смотреть на нас. Надо было видеть их лица. Они вытянулись. Спросили Пашу- мол, сколько вы хотите купить у нас нашего товара? Паша попросил показать, что есть, какие бутылки. Принесли образцы. Совсем маленькие бутылочки, побольше. Мы спросили, а есть ли литровые? Иностранцы сказали, что они могут сделать и литровые, специально для нас. Смотрим, нам принесли кофе, чай, разные там конфеты, девчонки какие-то стали вокруг нас бегать, накрывать столик. Как увидели, сколько нулей в наших бумагах, сразу стали забегали. Но потом мы начали конкретно уже говорить, определяться с видом этикетки, с цветом стекла и пробки. Тогда и выбрали - зеленое стекло и красная пробка. Это уже потом пошли подделки из Китая - белое стекло, пластмассовые даже бутылки… Нас спрашивают, сколько мол, возьмете? Ну, Пашка что-то посчитал на своем калькуляторе и сказал, что возьмем пять фур. В фуре как сейчас помню, помещалось 12 тысяч бутылок. В упаковке по шесть бутылок. Цена была меньше доллара за бутылку. Иностранцы как-то расстроились - мол маловато берете. Мы сказали, что это для начала, потом, если хорошо пойдет, то станем брать больше. Договорились на пяти фурах, и подписали договора, другие бумажки. Прибыль, когда мы посчитали, со всеми вычетами, была приблизительно под тысячу процентов, ведь спирт шел по документам, как медицинский и таможенными пошлинами, как алкоголь, не облагался. Перевозку спирта заказали какой-то югославской фирме. Ну, все, мы уехали. Приехали в Москву, доложили обо всем начальству. Стали ждать эти самые фуры. Проходит неделя. Тогда же ничего не было - ни сотовых, ни скайпов всяких, ни почты электронной. Мы жили с Пашей в одном ведомственном доме, в высотке. Я на 6-ом этаже, он на 17-ом. И вот как-то утром встаю и вижу под своим окном, на обочине дороги 5 фур! Огромные, длинные, таких я еще не видел никогда. Наши! Я бегом к Пашке на 17 этаж. Что делать? Куда все это? Звоню знакомой своей из Перовского района: «Выручай, Раиса Семеновна, фуры пришли, товар некуда сгружать!». «Да какие проблемы, у меня вся база пустая!». На самом деле, отчего базе в те времена быть полной! Мы бегом вниз, к фурам. Там эти водители- югославы. По-русски вообще ни бум- бум. Я сел в первую фуру и стал показывать, как ехать. На базе разгрузились быстро. Мы на бумаги, которые нам дали югославы, каких-то печатей понаставили, и они уехали. Потом мы узнали, что у них большие проблемы на границе были, их не выпускали из России - не было каких-то документов. Ну, кое-как выпустили, но и мы потом имели некоторые проблемы. Но потом все отладили, и с бумагами был всегда порядок. Раиса Семеновна помогла здорово. Тогда же никто никого не кидал, люди доверяли друг другу. Отдали мы ей весь товар, а она уже по своим каналам, по магазинам, разным раскидала. Ну что? Сидим, ждем результатов. Неделя прошла - тишина. Еще неделя - снова тишина. Не поймем, в чем дело? Ничего не продается, все стоит. Я проехал по некоторым магазинам и посмотрел. Правда, все стоит, народ ничего не берет! Они конечно, в магазинах, цену накрутили, будь здоров, но сказали, что причина не в этом. Скоро стало понятно, почему все так долго стояло. Тогда же еще другие порядки были, от социализма далеко не убежали и зарплату в основном давали, если вообще давали, в конце месяца. И, вот, проходит еще неделя, наступает 27 число, день зарплаты. Проходит буквально дня три-четыре после зарплаты. Звонит мне на работу Раиса Семеновна: «Приезжай, забирай». Я сначала не понял. Подумал что все, прогорели, надо забирать товар. Оказалось, надо приезжать за деньгами. Смели все! Раскупили весь спирт за три дня! Приезжаю на базу. Раиса заводит меня в комнату, ну, наверное, квадратов двадцать. Почти половина комнаты была уставлена мешками. «Считать будешь?»- спрашивает меня. Я так и обомлел. Вот это ничего себе. Какой - там считать! Я бы там месяц все пересчитывал. Так, надо было везти деньги на работу. Люди-то зарплату ждут. Тогда же машин особо не было ни у кого. «Волги», «Жигули», да «Москвичи». Я быстро беру такси и еду к себе домой. Там Славка жил, молдаванин. Хороший простой парень. Я к нему: «Славк, выручай, надо мешки отвезти на работу». Я, конечно, ему не сказал про деньги, сказал, что мешки так, с бумагами из бухгалтерии. А у Славки был старенький «Москвич». Ну, такой, с задней дверцей, «пикап», кажется, называется. Приехали на базу, быстро покидали мешки в машину. Он просел капитально, еле-еле все впихнули. Едем потихоньку на этом «Москивиче»... А наше министерство было недалеко от Лубянки. Почти уже доезжаем, и делаем круг возле памятника Дзержинскому. И вдруг, БАХ! Задняя полуось полетела. И славкин «Москвич» садится на задницу! Прямо перед зданием КГБ! Сраный москвич битком набитый деньгами! Вот картина! Что делать? Не таскать же их через площадь? Я начинаю ловить машины. Повезло, тормознула «Волга». Я мужику называю цену, уже не помню какую, наверное, такую, за которую можно было бы от Лубянки до Внуково доехать. Говорю, вот совсем рядом, километр езды всего, мешки надо добросить. Мужик согласился, мы перекинули мешки, ну а Славка остался ждать подмогу. Подъезжаем к министерству. Водителя прошу подождать, а сам бегу через дорогу к проходной, чтобы позвонить. Страшно, вдруг мужик возьмет и уедет, деньги же там еще! Звоню, а сам на машину смотрю, боюсь. Но все обошлось, вернулся к машине и уже через минут пять из министерства стали выбегать чиновники там всякие в костюмах и расхватывать мешки. И стали выдавать зарплату. Мы причем, кто занимался этим спиртом, сидели просто на зарплате и никаких своих процентов с этих сделок не получали. Вот так было тогда! Ну а потом спирт уже стали гонять из Голландии в других объемах. По десять фур, по тридцать… Так Славка потом через пару дней приходит ко мне домой и говорит, мол, там в машине еще один мешок завалялся – забыли тогда в «Волгу» перегрузить. Умора. Пошел, забрал и отвез потом на работу. Вот такая история с этим « Роялем». А у меня дома до сих пор еще целый ящик стоит. Так что будет повод, выпьем еще! Ильич закончил рассказ, закончилась и бутылка. Так был выпит «Рояль» более чем 20-ти летней выдержки, под историю о том, как этот «Рояль» появился на столах россиян, и стал в те годы самым популярным участником многих застолий. В том числе, и с участием той самой экзальтированной арфистки, которая так спешила на девичник в начале нашего рассказа.
Добавлено спустя 22 минуты 21 секунду: Уходят навсегда очень просто Сергей Михайлов Когда у меня плохое настроение, я иду к другу, который работает в морге. Там, в подвале, мы с ним выпиваем. В холодном полумраке тихо и спокойно. И знаете, что я думаю? После смерти все пахнут одинаково. Мы пьем, разговариваем о жизни, о проблемах, о том, что все надоело. Потом я, полуживой от выпитого спирта выбираюсь уже под утро из подвала, где живет смерть, ловлю такси и еду домой отсыпаться. Солнце бьет по глазам, в открытое окно залетает свежий, весенний ветер. Что такое Смерть? Мы ничего не знаем о ней. А что мы знаем о жизни? Знаем, что она кончается. А что еще? Смерть живет рядом с нами, но мы ее не видим. Мы знаем, что она есть. Мы видим не саму смерть, а людей, с которыми прощаемся. Мы прощаемся с ними и говорим им «До свидания», думая, что их мы увидим завтра, через месяц, через год… Потом узнаем, что они уходили навсегда. Так будет и с нами. Кто-то переспросит, услышав о нашей смерти: «Как, уже умер? Ну, надо же! Так быстро??» «Да… умер…» «Боже, так я его вчера только видел!». Так было с моим отцом, с моим дедом, которого я видел только на фотографии. Отцу моему было пять лет, когда он расстался со своим отцом, с моим дедом навсегда. Дед стоял в сенях избы на земляном полу, гладил пятилетнего сына по голове и говорил : «Не плачь, сынок… Я скоро вернусь». Дед не вернулся с войны, на которую ушел в августе 1941 года. Пропал без вести. Отец рассказывал мне: « Помню его огромные черные сапоги. Я их обхватил руками, не отпускаю его, а он стоит у дверей в избу, гладит меня по голове, успокаивает, и говорит, что скоро вернется». Я тоже хорошо помню, как расстался со своим отцом навсегда. Поздним осенним вечером он проводил меня до троллейбусной остановки, достал сигареты и сказал: «Давай постоим, покурим…». Он хотел поговорить по душам, просто за жизнь. Так редко с сыном общался. Работа, дела, суета. Но подошел троллейбус, и я ему сказал: «Да, ладно тебе, потом покурим, поговорим, выпьем еще. Поздно, пора ехать!». Но «потом» не наступило. Пришло «навсегда». Я сел в троллейбус. А отец остался на остановке один, достал сигарету и закурил. Было темно, фонари около остановки светили слабо шел мелкий дождь. Я помахал отцу рукой в заднее, мокрое от осеннего дождя окно. И фигура отца, еле различимая уже в темных сумерках, исчезла в дождливой, прохладной осени. Увидел я его только через 11 дней после этой последней встречи. Неподвижное, высохшее тело в красном гробу мне уже ничем не напоминало моего отца.
Сейчас этот форум просматривают: Frost и гости: 12
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете добавлять вложения
